• Уважаемые коллеги!

  Вашему вниманию предоставляется статья лауреата Национальной премии в области адвокатуры и адвокатской деятельности, моего учителя Каширина Юрия Александровича.

  Адвокаты 70 – 80-х… Люди с выверенной морально-этической позицией, лишенные корысти, пришедшие в профессию не случайно, а по велению сердца, имеющие высокий уровень профессиональных познаний, как правило, прекрасные ораторы, в совершенстве владеющие уголовно-процессуальными приемами, охотники до следственных и судейских ошибок. В то время не было Европейского Суда, но был Верховный Суд РСФСР, куда настойчивые адвокаты писали и ехали на личный прием, добиваясь успехов по, казалось бы, бесперспективным делам.

Адвокат Юрий Александрович Каширин – из числа той золотой плеяды советских адвокатов, который мог проиграть суд первой и кассационной инстанции, но привести в действие мину замедленного действия в надзоре. Для этого в широком ассортименте его процессуальных средств всегда имелись способности большого аналитика, способного подвергнуть точной томографии все доказательства обвинения, найти в них «темные пятна» и противопоставить им безупречные доводы защиты.

Пытаюсь представить обстановку в зале судебного заседания по делу Салсанова М.А. в 1985 году в Партизанске Приморского края, где барометр показывал бурю. Полный зал возмущенных и агрессивных граждан, требующих самой суровой кары для подсудимого, обвиняемого в двойном убийстве, в том числе и малолетней девочки. Каждое слово адвоката встречается как наглый и дерзкий вызов общественности, а позиция защитника в целом воспринимается едва ли не как соучастие в убийстве.

Это не сегодняшний особый порядок судебного разбирательства, где все со всем согласны, где профессиональный долг считается выполненным после произнесения шаблонной речи из нескольких предложений о том, как хорошо себя по месту жительства зарекомендовал подсудимый.

Тут как на войне: один в полном вражеском окружении, вокруг судьи, прокурор, потерпевшие и толпа граждан, ждущих только одного – смертного приговора подзащитному.

Принимая поручение на защиту по такому делу, Ю.А. Каширин прекрасно понимал, что его ждет в суде, только лишь из чувства самосохранения он мог и уклониться от защиты. Гонорары в 80-х были скромными и не могли сыграть решающую роль при выборе клиента.

Юрий Александрович принял этот тяжелый бой и вышел в нём победителем, достойно выполнив благородную миссию защитника, оставив нам неувядаемый образец беззаветного служения справедливости и истине.

Читая обветшавшее от времени обвинительное заключение по данному делу, пытаюсь представить, какой приговор был бы вынесен по нему сегодня. Следователем прокуратуры сухим печатным текстом приведена, казалось бы, убедительная совокупность обвинительных доказательств совершения Салсановым квалифицированного убийства.

Скорее всего, наш суд вынес бы обвинительный приговор, который устоял бы в современной апелляции и был бы осужден невиновный. В такие моменты думается, что нам катастрофически не хватает Кашириных, способных дать решительный бой неправедному суду, и слишком много адвокатов, согласных на особый порядок!

Адвокат Н.С. Гаспарян.

Дело Салсанова М.А.

Хотя самым желанным является непрерывное    благополучие, но такое привычное течение жизни не даёт того чувства, какое появляется, когда мы возвращаемся к благополучию из тяжёлого положения и жестоких бед.
Цицерон

Салсанову Магомеду Аюбовичу предъявлено обвинение в том, что 20 марта 1985 года примерно в 14 часов в своей квартире в городе Партизанске Приморского края по ул. Гоголевской, 8 в квартире № 39 из неприязненных отношений, возникших накануне во время ссоры, имевшимся у него ножом он убил сестру своей жены Ратову О.П. в присутствии девятилетней Елсуковой Д.А. А затем, чтобы не было очевидцев преступления, тем же ножом убил и её. Грудной ребёнок Ратовой О.П., нахлебавшийся материнской крови, едва не задохнулся.

Салсанов виновным себя не признал, кроме того, что носил холодное оружие – нож.
Дело слушалось в обстановке крайне негативного настроя против подсудимого населения города Партизанска под охраной отделения автоматчиков судебной коллегией по уголовным делам Приморского краевого суда. Местные женщины наготовили орудия нападения, набрали камней в хозяйственные сумки, чтобы бить с размаху адвоката, пробирающегося сквозь толпу в суд, по почкам.

Салсанов М.А. был осужден по ст. 102 п.п. «г, е, з» и ч. 2 ст. 218 УК РСФСР к смертной казни под гром рукоплесканий и одобрительный гул собравшегося на суд населения.
В заседании Верховного Суда РСФСР с моим участием дело было возвращено на дополнительное расследование, а затем прекращено в виду недоказанности вины Салсанова М.А. После отбытия десятимесячного срока за ношение ножа, назначенного ему судом, он был из-под стражи освобождён. И вернулся к жене.

Позже был пойман и осужден подлинный виновник этих убийств, местный алкоголик и бродяга, тоже к высшей мере наказания под овацию и возбуждение толпы.
У меня, бывшего тогда адвокатом Центральной юридической консультации Владивостока, сохранилась защитительная речь в суде по этому делу. Предлагаю её вашему вниманию.

«Товарищи судьи!
Основоположник отечественной судебной этики А.Ф. Кони назвал преступление «печальным общественным явлением».

Отсюда он сформулировал и нравственное содержание уголовного процесса: «Отправлять правосудие со спокойным достоинством исполняемого грустного долга, без пафоса негодования и преследования какой-либо иной цели, кроме правосудия».
А.Ф. Кони определил и нравственную позицию адвоката, назвав его «правозаступником», но не слугой своего клиента и не пособником уйти от заслуженного наказания, то есть профессиональным защитником, вступающим в поединок с обвинением за человека с целью достичь торжества справедливости.

В ст. 51 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР это закреплено чётко и недвусмысленно: «Защитник обязан использовать все указанные в законе средства и способы защиты в целях выяснения обстоятельств, оправдывающих обвиняемого или смягчающих его ответственность».
По-человечески понимая горе потерпевших и глубоко сочувствуя им, я тем не менее в силу своих обязанностей вынужден подвергать сомнению кажущиеся им бесспорными обстоятельства, отыскивая факты и сведения, оправдывающие моего подзащитного. И по своему внутреннему убеждению я не могу согласиться с обвинением по настоящему делу.

Практически свою позицию я высказал уже в процессе судебного следствия: постановкой вопросов, ходатайствами, заявлениями в порядке ст.264 УПК РСФСР и т.д. Поэтому моя защитительная речь будет несколько фрагментарной, я остановлюсь только на критике основной группы доказательств, которыми оперировал прокурор.

Показания ранее судимого Харламенкова, который якобы свидетельствовал в пользу обвинения о трёх фактах: 1) совпадением времени его общения с Салсановым после убийства; 2) о том, что видел у него нож; 3) просьбой подсудимого заявить в милиции о том, что он находился в квартире на 10 – 15 минут меньше, чем на самом деле.

Харламенков сразу оговорился, что будильник стоял и точно ориентироваться во времени он не мог. К тому же он был выпивши (а если учесть, что пьянка продолжалась три дня и это был очередной глубокий запой, когда восприятие, в том числе и времени, искажено), к его показаниям следует относиться критически. К тому же он спал, когда приходил Салсанов, и как всякий пьяный человек мог просто заспать эти события.
Поэтому следствием началось своеобразное приспособление его свидетельств к уже известным или предполагаемым обстоятельствам преступления.

Отсюда время на сборы. В следственном варианте 10 – 15 минут. В судебном – в начале 30 – 40 минут, а затем – опять возвращение к 10 – 15 минутам.
Уже в процессе предварительного расследования Харламенков был противоречив, рассказывая о ноже. Во-первых, он сразу заявил, что видел у Салсанова нож только один раз у себя в квартире, да и то не целиком, 18 марта с.г. перед поездкой в Будённовку.

Видел его в кармане пиджака (причём в одном случае он говорил, что нож лежал лезвием вверх, в другом – вверх рукояткой).
Во всяком случае, в процессе опознания ножа 10 июня с.г. (подчёркиваю дату), то есть через четыре месяца после события, он заявил: «Именно этот нож лежал в боковом вертикальном кармане с левой стороны. Этот нож лежал у Салсанова в кармане лезвием вверх, и он показывал его мне». А следователь, без зазрения совести, сделал приписку в протоколе: «Одного раза посмотреть у него хватило, чтобы запомнить нож» (т. 2 л.д. 218 – 219). Выходит, что Харламенков видел лезвие ножа и опознавал его без всяких индивидуальных признаков.

Во-вторых, дело даже не в этом. Салсанов и 18 и 20 марта с.г. был одет в куртку и джемпер, пиджака на нём не было, это – бесспорно установлено. Так же как бесспорно и то, что в куртке (а мы её осматривали в суде) просто нет вертикального кармана с левой стороны.

Это как раз и есть то приспособление к обстоятельствам, о котором я уже говорил, когда объективное свидетельство подменяется предвзятой ситуативной реакцией на истину.
Ещё на предварительном следствии Салсанов объяснил, почему он попросил Харламенкова засвидетельствовать время его визита домой на 10 – 15 минут меньше. Перед разводом он ещё раз хотел поговорить с женой и помириться, но опасался, что может возникнуть скандал с вызовом милиции. И если это случится, то Харламенков мог выручить его, удостоверив, что он зашёл всего на несколько минут. Обычная перестраховка!

Обращаю внимание суда, что эта просьба высказана Салсановым ещё 18 марта с.г., как это подтвердил Харламенков. А потом сместил её на день убийства, привязывая её к преступлению. Да ещё и продублировал этот факт, заявив, что Салсанов высказывал эту просьбу дважды. Харламенков был поставлен в положение двурушника самими органами предварительного следствия. На первом допросе ему самому объявили, что подозревается, цитирую, «в соучастии в убийстве Ратовой и Елсуковой Дианы», и, соответственно, допросили с задержанием как эту процессуальную фигуру.

Естественно, что он вынужден был защищаться, не подвергаясь никакой ответственности за дачу ложных показаний.
Правда, потом его допрашивали и в качестве свидетеля и переписали его прежние свидетельства в новый протокол уже под страхом уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Официально уголовное преследование его было прекращено лишь в конце следствия по делу. Харламенков, по терминологии науки логики, оказался в порочном круге, и вынужден был цитировать свои ложные свидетельства уже в суде.

Как только он пытался вырваться из плена сделанной ошибки и сообщить что-то подлинное, его вновь обращали к показаниям на следствии. Я остановился на этом довольно часто используемом следователями приёме, чтобы наглядно показать, как нарушения процессуального закона извращают источник доказательств и полученные из него данные.

Представитель государственного обвинения вынуждена была под напором этих выявленных защитой фактов признать свидетельства Харламенкова на предварительном следствии и в суде противоречивыми и отвергнуть их, так как они не могут быть положены в основу обвинительного приговора.

Уже в постановлении о предъявлении обвинения Салсанову прозвучала уязвимость относительно времени совершения преступления: около 14 часов. Не увеличилась убедительность и в речи прокурора в судебном заседании. Она объективно и последовательно перечислила противоречия в показаниях всех свидетелей, допрошенных по этому обстоятельству. Но выводы сделала для обоснования вины подсудимого.

Я, не повторяясь в фактическом материале, могу на том же обосновании сделать заключения, подтверждающие алиби моего подзащитного. Когда факты не стабильны, они могут служить и средством убеждения, и средством аргументации диаметральной позиции.

Твёрдую точку для отсчёта времени не дала даже потерпевшая Елсукова, она мать Дианы, назвав его разным, когда она ушла после разговора с Салсановым в 13 часов, а он в 12 часов 45 минут, в суде она уже колебалась, говоря о времени.
Я хочу изложить своё осмысление показаний свидетеля Белоножко о том, что он встретил Салсанова и Харламенкова именно в 14 часов 38 минут.

Вот такая конкретизация как раз и опасна, это мы, юристы, знаем по опыту. Слишком яркие краски, без полутонов, сами по себе говорят об одностороннем видении. Предельно точное время, заметьте, высчитанное и вымеренное своим собственным «экспериментом» и создали убеждённость, что убийцей является именно Салсанов. Предчувствие, что что-то случилось и надо всё фиксировать для будущего следствия, живописание внешнего вида подсудимого: «бледен, лицо в пятнах», готовность в суде добавить говорящие за это детали, – таковы исходные свидетельств Белоножко. Судебной практике известно такое добросовестное фантазирование.

И я не голословен в своём выводе. Вспомните, как Белоножко горячо пытался убедить суд, что Ратова в момент убийства была босиком. И только когда были представлены фотографии, приложенные к осмотру места происшествия, где она была зафиксирована обутой в тапочки, он стушевался и покинул зал судебного заседания.
Поэтому при оценке его показаний обратимся к старой истине: когда всё слишком ясно, как раз и нет ясности.

Таким образом, данными, добытыми в процессе предварительного и судебного следствия точное время убийства в квартире № 39, не установлено и, соответственно, алиби Салсанова не опровергнуто.
Первоначально следствие в отношении орудия убийства пошло по неверному пути и объектом исследования стал нож, изъятый у Байдакова. Но когда своё слово сказала наука и эксперты категорически заключили, что ранения Ратовой и Елсуковой Диане причинены не им, начались хаотичные поиски ножа, который должен был быть у Салсанова.

Сам подсудимый пояснил, что действительно брал у Байдакова нож, чтобы зарезать барана и организовать пикник для своего бывшего начальства, а затем получить хорошую характеристику. Чисто кавказский способ для Салсанова, чеченца по национальности, улаживать неприятности. Но потом потерял этот нож.

2 – 3 апреля с.г., как утверждает обвинение, обвиняемый, находившийся с ним в ИВС в одной камере, попросил Петрова забрать нож и указал, где он находится: между рамами 5 этажа 4 подъезда дома №8 по улице Гоголевской.
Сидели вместе два дня, ранее друг друга не знали, оба прежде судимы, Петров – четыре раза, и откровенностью поэтому не грешили. Да и забирать нож было незачем, следствию ничего об этом не было известно.

Петров, как он пояснил в суде, не знал, что его освободят, тем более не ведомо это было Салсанову. Поэтому, как можно просить о таком одолжении у Петрова, самого арестованного за преступление, за которое в перспективе суд, и наказание в виде длительного лишения свободы? С таким же успехом подсудимый мог попросить Петрова сбегать в магазин за сигаретами или бутылкой водки.

Поэтому в этой предполагаемой беседе, прежде всего отсутствует логика. Я сказал «предполагаемой», поскольку Салсанов отрицает этот разговор и заявил, что не знает Петрова, а тот неуверенно настаивает.

Защита вынуждена была обратить внимание суда о необходимости проверить факты, свидетельствуемые Петровым: действительно ли он содержался в одной камере с Салсановым, когда, сколько суток, кто ещё находился с ними и мог слышать этот разговор, знал ли подсудимый о предстоящем освобождении Петрова, когда он был фактически освобождён и по каким основаниям, закончено ли следствие по его делу, в связи с которым он был водворён в ИВС и почему при непонятных обстоятельствах его содержание стало известно следствию, и т.д. (на все эти вопросы он  отвечать отказался).

Без дополнительного выяснения этих вопросов рассказ Петрова лишён доказательственного основания.
Прокурор в свой речи сказала, цитирую: «Петров проявил известную долю гражданского мужества и сообщил об этом разговоре прокурору, поэтому вопрос защиты не имеет принципиального значения».

Но прежде всего государственный обвинитель, как и другие участники процесса, могут ссылаться лишь на фактические данные, имеющиеся в материалах дела. А таких сведений о том, что Петров добровольно донёс об этой просьбе подсудимого в прокуратуру, в деле нет.

Кроме того, этот вопрос защиты несёт именно принципиальный смысл, поскольку подвергаются сомнения показания Петрова, как свидетельство о ноже –  орудии убийства.

В указанном Салсановым месте действительно оказался нож, который Салсанов взял у Байдукова, но вот кто его и когда положил, и пыталась установить защита. И как он и мог пролежать больше месяца на высоте 1 метр 65 сантиметров, то есть доступный взгляду каждого проходящего по лестничной площадке взрослого человека, не говоря уже о вездесущих мальчишках?

И найден нож был 27 апреля, когда было уже тепло, рамы открывались, и город готовился к первомайским праздникам, всё чистилось и прибиралось. Никто из жильцов четвёртого подъезда этого дома по этим вопросам не допрошен.
Но будем исходить из того, что так или иначе нож, который был у Салсанова до 18 марта найден, но он ли является орудием убийства?

Обратимся к материалам следствия. По заключению экспертизы № 87 от 28 апреля с.г.: «Колото-резаные повреждения на трупах и одежде Елсуковой и Ратовой, возможно, причинены представленным на экспертизу ножом». Иными словами, «возможно» и не этим ножом, ни «да», ни «нет».

Согласно заключения эксперта № 199 от 28 апреля: «На ноже обнаружена кровь человека. Вывод о групповой принадлежности крови сделать не представляется возможности». Опять ни «да», ни «нет».
Если верить показаниям хозяина ножей Грудкина, работающего на мусороуборочной машине, он нашел их в конце февраля или начале марта с. г. на помойке возле Дома пионеров, ножи он не обмывал, а только вытер.

В таком случае, где гарантия, что один из этих ножей мог быть орудием другого преступления, и на нём осталась кровь жертвы? Где гарантия, что его прежний владелец не мог поранить себя и на ноже осталась его кровь?

Все эти сомнения должны быть разрешены ещё в ходе предварительного следствия. Согласно криминалистической экспертизы №53 от 27 апреля с.г.: «Следов пальцев рук на ноже не обнаружено».

Как установлено в суде, Салсанов в последнее время ни до убийства, ни после него перчаток не носил. То как тогда он мог быть перемещён из квартиры Елсуковой на третьем этаже в четвёртый подъезд на пятый этаж без помощи человеческих рук? В противном случае, отпечатки пальцев остались бы на гладких поверхностях лезвия и рукоятки ножа. Должны они были остаться на раме, на стекле окна, куда был спрятан нож.

В процессе предварительного следствия нож не был предъявлен в установленном порядке ни Байдакову, ни самому Салсанову в присутствии понятых среди не менее трёх однородных предметов и составлением протокола опознания. Правда, при допросе Грудина фотография ножа была ему показана, и только. Но такое предъявление фотографии по процессуальным основаниям не может служить доказательством.

Таким образом, нож никем кроме Харламенкова не опознан (а какое это было опознание, я уже говорил раньше, и даже прокурор признала его незаконным).
Не найдя пригодного для обвинения ножа, как орудия убийства, органы следствия оставили в качестве такового нож, который Салсанов брал у Байдакова и потерял его и также указал на его ношение в течение трёх дней – с 17 по 20 марта с.г. при квалификации обвинения по ч 2 ст. 218 УК РСФСР.

Следовательно, категорически заключить, что предлагаемый обвинением нож является орудием двойного убийства, говоря терминологией экспертиз, «не представляется возможным».

Из пояснений Байдакова в суде видно, что обнаруженные ножи, в частности, применяются при работе кабельщиков «Электросвязи» для разделки свинцового кабеля. Не исключено, что они их там и забыли.

Прокурор, видимо, оговорилась в своей речи, цитирую: «Салсанов буквально был весь обрызган кровью». Но не знающие дела люди, присутствующие в суде, не поняли этого ораторского преувеличения и восприняли всё буквально. (Я сужу по волне негодования и угроз в адрес подсудимого, а заодно и защиты, прокатившихся по залу). Поэтому давайте уточним, где была обнаружена на его одежде кровь и чья она.

Как следует из заключения биологической экспертизы № 146, небольшие по размеру пятна или брызги крови имеются на джемпере, джинсах, куртке, сапожках Салсанова. Но они столь незначительны, что вывод о групповой принадлежности крови сделать невозможно.

Я сразу сошлюсь на ответ эксперта Николаевой на вопрос защиты в суде о том, что при повреждениях, нанесенных Ратовой и Елсуковой, кровь должна была бить фонтаном.
Салсанов с первого допроса следователем пояснял, что на одежде может быть как его кровь самого, так и Дубровина и Кота, с которыми он незадолго до этого дрался.

Кот заявил в судебном заседании: «В начале февраля была стычка с Салсановым. Я был сильно пьян. Мы о чём-то поспорили и ударили друг друга раза по два. У меня шла кровь из носа и у него тоже шла кровь, так как я разбил ему губу. Обычно он ходил в полусапожках, джинсах, был джемпер. Он мог испачкаться как о мою, так и свою кровь». Дубровин также рассказал об этом: «Сколько драка продолжалась, не помню, минут десять. Я разбил нос, пошла кровь».

И если спокойно располагать этими фактами, не придавая несвойственную им интонацию, то всё убедительно образуется, становится на своё место: кровь на этих деталях одежды могла быть оставлена при событиях, указанных Салсановым, Котом и Дубровиным.

По заключению эксперта № 146 «происхождение крови на носках Салсанова не исключается от Ратовой». Здесь эксперт вновь прибегает к недопустимой предположительности.

Обратим внимание на факты, отмеченные в этой же «экспертизе». На носках имеются пятна коричневато-бурого цвета неправильной формы с нечёткими контурами, уплотняющие и пронизывающие ткань с лицевой стороны… носки ношеные, грязные». У Салсанова они были изъяты через четыре часа после убийства.

По утверждению же потерпевшей Елсуковой, он надел чистые носки за час до случившегося. Опознания носков не производилось. Поэтому не исключено, что для проведения экспертизы были представлены другие носки.

В то же время, как видно из протокола осмотра места происшествия, на кухне возле раковины имеется окровавленный след обутой ноги. На вопрос защиты, каково происхождение крови на носках, либо она попала сверху на обувь, либо снизу при наступлении ног, одетых в одни носки на пятна крови на полу, ответить эксперт Николаева отказалась, ссылаясь на свою некомпетентность.

Науке, да и в обыденной, жизни известны случаи, когда даже у психически здорового человека при монотонной работе в тишине и полном поглощении своими собственными мыслями, какие-то внешние раздражители могут ассоциироваться с конкретными образными представлениями. В русском языке это состояние образно названо «померещилось».

Мурышкина, соседка по квартире Елсуковой (их отделяла только стенка), в тишине вязала детскую шапочку, её малыши спали, мысли были заняты откликом на свои переживания.

И вдруг в квартире Елсуковой раздался мужской разговор и крик Дианы: «Папа, не надо!» Женский голос произнёс: «Ой, мама!» Затем шум воды в ванне и всё стихло.
Это прошло мимо сознания Мурышкиной, ни тревоги не возникло ни интуитивного беспокойства, и она продолжала так же безмятежно работать.

Что это было? Слуховая галлюцинация или, как говорят в народе, померещилось, либо она действительно услышала происходящее? Следствием не установлено был ли в это время в квартире Елсуковой телевизор и не транслировался ли по нему фильм с такими словами.

По-хорошему, должна была быть проведено судебно-психологическое обследование Мурышкиной с целью проверить, а не было ли это болезненной галлюцинацией.
Но если уж этого не сделано, будем исходить из предположения, что Мурышкина стала невольным и прямым свидетелем убийства. Для проверки её показаний  о том, что она на самом деле могла слышать происходящее в соседней квартире, следователем был проведен эксперимент. Она частично (шум воды она не слыхала) подтвердила свои объяснения.

Казалось бы, обвинение получило неоспоримую улику, поскольку Диана никого, кроме Салсанова, не называла папой.     И вновь «но»… В судебном заседании Мурышкина заявила, что условия следственного эксперимента не соответствовали фактическим обстоятельствам.

При эксперименте дверь в комнату Елсуковой была открыта, а не заперта, как было на самом деле. Доказательственная ценность этого следственного действия, а значит и свидетельства Мурышкиной была утрачена. Слышимость при открытой двери намного усилилась.

Представителем государственного обвинения было заявлено ходатайство о производстве судебного эксперимента с целью ещё одной проверки показаний Мурышкиной. Суд отказал в удовлетворении этой просьбы, мотивируя это тем, что в условиях судебного разбирательства это практически невозможно.

Таким образом, остались неисследованными не только обстоятельства, сообщённые Мурышкиной, но и другие, имеющие значение для правильного разрешения дела: могла ли она слышать звук падающих тел, слышать стук входной двери в квартиру № 39, звуки ударов об неё, поскольку, как установлено, были повреждены «косяк» и замок на ней?
Когда я знакомился с материалами дела и с точки зрения защиты оценивал доказательства, должен признаться, то, что ключи от квартиры были и у Салсанова, я посчитал бесспорной уликой против него.

Но опять «но», какими бывает богато судебное разбирательство, если предварительное следствие проведено поверхностно или односторонне.
Потерпевшие Шубина, Ратов и Елсукова пояснили в суде, что после убийства в тот же день, 20 марта с.г., она обнаружила, что косяк справа входной двери отошёл и верхний замок не закрывался, в связи с чем ими был приглашён слесарь и плотник в одном лице Огурцов.

Эти существенные обстоятельства почему-то не нашли своего отражения в протоколе осмотра места происшествия.
О чём это говорит? Не исключено, что в двери ломились. Если это был Салсанов, то зачем, когда у него с собой были ключи? Причём направление силы было снаружи – внутрь, что, кстати, подтверждает осыпавшаяся штукатурка.

Допрошенный по инициативе защиты Огурцов рассказал, что он вскоре после похорон прибивал дюпелями отошедший косяк и чинил верхний замок, но какие были в нём неисправности, не помнит.

Следовательно, при явном несоответствии протокола места происшествия всем этим обстоятельствам остались неисследованными вопросы, имеющие первостепенное значение: какова конструкция замков на входной двери квартиры Елсуковой, и, в частности, верхнего замка, какие у него (если так можно выразиться) индивидуальные особенности, какие были у него повреждения, какой произведен ремонт, можно ли его запереть или открыть без помощи ключа?

Без такой дополнительной проверки казалась бы неколебимая улика, как ключи в кармане Салсаанова, сводится к нулю.
Свидетель Харламенков, первым увидевший Салсанова после объяснений с его женой, отметил у него признаки эмоционального возбуждения. И сразу предложил ему выпить.

Психологически это объяснимо. В этот день, 20 марта с.г., должно было в суде слушаться дело о расторжении брака. Такая ломка ни для кого не происходит бесследно, не затронув всех таинств души, не обострив эмоции. А желание выпить пусть временное, но успокаивающее противодействие возбуждению.

Впрочем, прокурор отвергла все показания этого свидетеля в связи с их противоречиями. Поэтому и я не буду обращать на них больше никакого внимания и проанализирую пояснения в суде других, более объективных очевидцев.

Степина, наблюдавшая Салсанова с разу после убийства в период с 14 часов 30 минут до 15 часов, уточнила на вопрос защиты: «Возбуждения не было, вёл себя Салсанов как обычно». Эти слова особенно ценны, так как они сказаны близким подсудимому человеком, его бывшей сожительницей, которая научилась отгадывать все его эмоциональные переживания. Обычно связанные в прошлом такими отношениями люди остаются озлобленным после разрыва, а поэтому её бесстрастные свидетельства особенно объективны. Салсанов был настолько спокоен, что даже попросил у неё поесть. Свидетель Яцукович, тоже видевшая подсудимого в это время, ничего необычного не заметила, напротив, по её словам, он был весел, шутил, смеялся.

Продавец магазина Волкова, с которой Салсанов разговаривал примерно в 16 часов, зафиксировала его состояние как нормальное: купил вино, отдал долг, оставил одну бутылку, обещав позже за ней зайти.

А вот Сорокина, с которой у Салсанова до этого был конфликт, свидетельствовала против него: «20 марта с.г. я встретила его после работы, он был невменяемый. Подумала, что он накурился». То есть она видела то, что хотела видеть и то, что от неё требовали.

Не следует забывать, что Салсанов все предшествующие дни пьянствовал, 20 марта он тоже пил, и пил немало, и водку, и вино. И состояние обычного опьянения вполне могло создавать впечатление невменяемости.

К тому же Салсанов страдает язвенной болезнью, заболеванием печени и вполне понятно, что многодневное пьянство не могло не отразиться на его внешнем облике.
Ну а показания Белоножко я проанализировал раньше. Для объективной проверки всех этих сомнений защитой было предложено поставить на разрешение психиатров следующие вопросы: какие внешние признаки характерны для эмоционального возбуждения у Салсанова и какова обычная их     продолжительность такого возбуждения?

Но, к сожалению, мои вопросы остались без ответа.
Л.Н. Толстой, великий гуманист и знаток человеческих душ, считал, что сам по себе человек сам по себе ни слаб, ни силён, ни глуп и ни умён, а всё вместе и всё в отдельности. В зависимости от конкретных, подчас самых невероятных житейских ситуаций.

И я не могу согласиться с прокурором, которая представила Салсанова как жестокого изувера и хитрого себялюбца. Ведь практически половина из имеющихся в деле характеристик – положительные. Они оглашались, и я вторично не буду отнимать у суда времени на их цитирование.

По отзывам многих свидетелей, Салсанов – хороший товарищ, правда, с присущей его темпераменту вспыльчивостью. Но это не только особенности характера, а прежде всего болезненное состояние. По заключению амбулаторной судебно-психиатрической экспертизы, «Салсанов обнаруживает признаки психопатии возбудимого круга в эмоционально-волевой сфере (вспыльчив, неуравновешен, незрелость суждений)».

Поэтому, чтобы избежать дилетантских оценок, защита заявила ходатайство о назначении дополнительной судебно-психиатрической экспертизы, для того, чтобы решить такие существенные для дела вопросы: 1) Склонен ли он к позёрству, к даче невыполнимых обещаний и, в частности, к неосуществляемым угрозам? 2) Способен ли он реализовать свои замыслы целенаправленно, последовательно и упорно или он ограничивается поверхностными непродуманными действиями, продиктованными ситуацией, не доводя их до конца?

В удовлетворении этой просьбы было отказано. А если бы ученые ответили на них утвердительно? Как тогда можно совместить утверждение обвинителя, что Салсанов хладнокровно, исключительно продуманно и изощрённо исполнил свои угрозы Елсуковой?

Двадцатый век – век науки, и без её точной и обоснованной констатации мы можем говорить лишь о своих эмоциях, в этом случае по этому делу с пафосом негодования, от которого предостерегал А.Ф. Кони.

Признав, что по делу нет ни одного прямого доказательства причастности Салсанова к убийству Ратовой и Елсуковой Дианы, представитель государственного обвинения тем не менее заключила свою речь выводом, что цепь неопровержимых косвенных улик даёт ей право и основание признать его виновным в этом преступлении.

Обвинение по косвенным доказательствам предполагает цепь таких улик, каждая из которых не подвержена сомнению и в правовом смысле является совершенной.
А разве такова эта цепь по настоящему делу? Основные звенья этой цепи: время, орудие убийства, показания Мурышкиной о происходящем в квартире, пятна крови на одежде и носках подсудимого, свидетельства Харламенкова поставлены в сослагательное наклонение и сопровождаются неизменными «возможно» и «если бы». Но это уже не факты, а предположения, и на них приговор не может быть постановлен, как это предупреждает закон.

Спустя десять дней после трагедии на улице Гоголевской, 8 аналогичным образом в квартире № 9 по улице Спортивной убит Бганцев своим пасынком Саитовым. Бганцеву нанесены смертельные повреждения ударом ножа с повреждением правой подключичной артерии и вены. Направление раневого канала снизу-вверх спереди назад несколько слева-направо.

 Сравните, такие же повреждения у Ратовой и Елсуковой Дианы. Я не утверждаю, что обе эти жертвы – дело рук Саитова, но ведь должны же были появиться хоть какие-либо сомнения у органов предварительного следствия, и произведена хоть малейшая их проверка.

Почему такая заранее обусловленная предрешённость стала уделом Салсанова? И в этом смысле представленная прокурором справка о том, что в день двойного убийства в табеле Саитова значится, что он проработал полную смену в день убийства – 20 марта с.г.

Табель как учётный документ, мы часто с этим сталкиваемся на практике, не всегда фиксирует подлинные события. Поэтому выдвинутая ещё в процессе предварительного следствия Салсановым версия о причастности Саитова к инкриминируемому ему преступлению требует полного и объективного расследования.

Каждое из представленных обвинителем доказательств подорвано сомнениями. А всякое сомнение в соответствии с непреложным требованием советского правосудия – презумпция невиновности и должно быть истолковано в пользу подсудимого.
Поэтому и мне в прямом согласии с законом остаётся, товарищи судьи, просить вас постановить оправдательный приговор в отношении обвинения Салсанова по ст. 102 п.п. «г, е, з» УК РСФСР в виду недоказанности его вины.

Виновным себя по ч. 2 ст. 218 УК РСФСР Салсанов практически признал, отвечая в начале судебного заседания на ваши вопросы об отношении его к предъявленному обвинению. У меня тоже нет оснований оспаривать его вину, но при назначении наказания прошу в пределах разумного смягчить его ответственность».